Она играет всю жизнь.

Генеральный директор Государственной филармонии на Кавказских Минеральных Водах Светлана Бережная – человек редкой профессии. Она органистка.

Интервью с эмоциями Орган инструмент сакральный. Не всех к себе подпускает. Но если уж подпускает, то терпит все даже импровизацию на тему фривольной песенки, исполненную в паузе фотосессии. Светлана Владимировна – человек с чувством юмора. Она знает, что орган её простит. Их игра сокровенный мир. Ведь они давно любят друг Друга. С первых слов понимаю мы на одной волне. Передо мной очень светлый и открытый человек. Когда мы знакомимся, Светлана Владимировна осторожно интересуется:

– А вы с диктофоном? А то иногда читаешь интервью, а там мама дорогая! Не мои слова, не мое настроение, не мои эмоции.

– Конечно, интервью без эмоций это не интервью, – соглашаюсь я. Что ж, эмоций в нашей беседе, оказалось, через край. В Кисловодск мы приехали минута в минуту к назначенной встрече. Но не удержались, остановились полюбоваться на здание филармонии. Сразу приходит на ум известное: «Архитектура – музыка, застывшая в камне». Что здесь первично музыка или камень, ещё можно поспорить. Кажется, эти стены сами рождают музыку. Но впечатление обманчиво. Музыки не было бы, если бы не люди, которые ею живут, дышат. Если бы не создатель филармонии на КМВ Василий Ильич Сафонов, стараниями которого в июле 1895 года был открыт кисловодский Курзал, если бы не девять его последователей директоров филармонии, и если бы не десятый директор, который по-прежнему высоко держит марку этого заведения Светлана Бережная.

– Я не помню такого момента, что бы во мне не звучала музыка. В моем сердце, в голове, в душе признается Светлана Владимировна во время нашего разговора.

– Это классика?

– Совсем не обязательно. Я «употребляю» много разных вещей. Мои музыкальные вкусы сродни кулинарным. Очень разнообразны. Я люблю джаз, воспринимаю глубокий серьезный фольклор, классический и тяжелый рок.

– Интересно, а что из рока предпочитаете?

– AC/DC, Pink Floyd, Queen. Это музыка, которую я любила в юности и которую люблю сейчас, как и мой сын. А джаз – настоящий импульс моего ежедневного настроения. Классика же – моя профессия. Музыкальное детство

– Светлана Владимировна, ваши родители, наверное, были связаны с музыкой?

– Да, они музыканты. Мама у меня

– замечательный музыковед-теоретик, папа – 20 лет служил в оркестре первым кларнетистом, долгое время был директором филармонии. Я с самого рождения была погружена в музыку. Не только родители, но и мои дедушка, бабушки, старшая сестра, две мои тети – все были музыкальны. Я думаю, уже можно говорить о династии, которую, кстати, продолжают мои дети.

– Говорят, у «музыкальных» детей нет детства. У вас оставалось время для простых детских радостей – кино, прыгалки?

– Я не буду лукавить. Детство у меня было сложное, хотя в нем были и казаки-разбойники, и велосипед, и разбитые коленки. Но этого мало и очень коротко. Приведу простой пример. Когда мама заставляла меня заниматься на фортепиано, то все бывало: и слезы, и нервы. Все-все, как положено. Я заканчивала заниматься и просила: «Мам, можно теперь отдохнуть?» Мама: «Ну ладно, отдохни». И я садилась за тот же рояль, но теперь играла то, что сама хотела. Вот так.

– И даже ни разу не хотелось бросить музыку?

– Был момент… Мы с моей сестрой Леной всегда шли, что называется, голова в голову. Со своей профессией она определилась в пятом классе музыкальной школы. Сказала родителям: «Бросаю музыку, буду доктором».

– Родители, наверное, закричали: «Какой ужас!»?

– Нет, они уже видели её предназначение и согласились. Но когда я услышала это, то сказала: «А я тоже хочу быть доктором!», родители очень мудро поступили. Мне предложили: «Давай так, вот ещё один год позанимаешься, сыграешь с оркестром, а потом, если захочешь, бросай». Вроде бы не запретили. Запрещать нельзя, было во мне силен дух противоречия. Дочка у меня такая же, тоже все делает вопреки. И я начала учить концерт Моцарта для фортепиано с оркестром, с которым потом и вышла на сцену. Мне было 10 лет, это было мое первое серьезное выступление. Так я поняла, что там, на сцене, мое место. Узнала, что такое нервы, и ещё – что такое сценический кураж. Без него нет смысла выступать. Это та самая мотивация, ради которой ты все и делаешь. И для многих  это своеобразный наркотик.

– Вы отыграли без помарок?

– Да. Кстати, сегодня, имея опыт за плечами, я очень настороженно отношусь к игре без помарок. Знаете, почему? Играет живой человек. Это сиюминутно. Если в игре нет автоматизма значит, человек живет тем, что он делает. А если на автопилоте, становится скучно. Я знаю массу музыкантов, которые по сути автоматы, включенные в розетку. Мне не доставляет удовольствия слушать таких артистов. Этот автоматизм он внутри человека, он не воспитывается. Просто эти люди занимаются не своим делом. Как правило, это бывшие отличники…

– А вы что же, не были отличницей?

– Я никогда не была отличницей. Никогда! Я вообще не понимаю, что делают оценки в музыкальной школе. Я об этом даже в своей книге писала – как оценить игру ребенка? Не понимаю! Знаю, что этот интереснее, а тот менее интересен, что этому больше дано, а тому меньше, я знаю, что у этого лучше педагог, а у того хуже. Но не понимаю, как можно поставить ребенку четыре с плюсом или пять с минусом. Это чушь! И это колоссальная обида. Им всем надо ставить пять. Ведь оценивается вложенный труд. Для одного ребенка то, что он сделал, прыгнул через свою голову – это подвиг, пятерка. А другому многое дано, но он наплевал на свои способности. Разница!.. И их начинают сравнивать. А дети все разные. Вот когда они, уже взрослыми, выходят на сцену, принимают участие в конкурсах, тут уже каждый должен знать свое место, но не в школе. Наверное, поэтому я не преподаю. Нашу беседу прерывает телефонный звонок. Светлана Владимировна берет трубку:

– Прости, пожалуйста! Не смогу приехать в Питер. У меня концерты, две проверки, а потом я должна уезжать на музыкальный форум в Москву. Передаю всему классу большой-большой привет! вешает трубку и уже мне поясняет:

– Одноклассники зовут на встречу выпускников. Двадцатилетие выпуска в этом году, а я не могу.

– А почему в Питер?

– Потому что я заканчивала музыкальную спецшколу при консерватории в Петербурге, по окончанию много сакурсников разъехались по всей стране, кто в Ингушетию, Ростовскую область, Краснодарский край. Когда я поступала, уехала из дома в 12 лет. Сейчас я понимаю, что это решение далось родителям непросто. Теперь у меня самой есть двое детей, и я знаю, насколько трудно и болезненно отпускать дочку одну в Питер, на это нужна была большая смелость и большое доверие ко мне. Жизнь в интернате было трудно, холодно, голодно...

– Плакали, просились обратно?

– Нет, я никогда не говорила родителям таких слов. Всем Бережным присуще, во-первых, чувство собственного достоинства, а во-вторых, болезненное самолюбие. Я не могла себе представить, чтобы я вернулась потерпевшей поражение. Не сделав никакого дела, никакого слова не сказав и вдруг назад.

– Неужели 12-летний ребенок все это понимал?

– Понимал, ещё как понимал! Вы знаете, мой 12-летний сын тоже очень много понимал, когда я его отправляла в Голландию. Я пошла по тому же пути, и это плохо. Уже потом поняла, что нельзя идти по инерции, как ко мне  так и я. Это сегодня он может сам уехать в Америку на студенческую работу ему уже 19-й год. Недавно меня поставил перед фактом: «Так, я оформляюсь». Сегодня его сепарация от матери вовремя. Тогда было рано. Может быть, мои родители видели во мне силу выживания. Сын у меня немножко другой натуры, более тонкой психологической организации, и его нельзя было подвергать таким испытаниям. Может, дело в том, что я была девочкой, а он – мальчик.

– Девочки лучше приспосабливаются?

– Да, мы как кошки, всегда выживаем. Я доучилась в Питере до восьмого класса, а потом меня потянуло на подвиги, и я уехала в Москву. Поступила в Гнесинское училище, перевелась на последнем курсе на заочный факультет и приехала сюда, на работу в филармонию.

– Почему?

– Столица была переполнена пианистами. Потом уже я параллельно с работой училась в Академии музыки им. Гнесиных. А сказать свое слово в Москве, не получив концертного опыта, было нереально. Это сложно, это редко где дается. А здесь у меня была возможность приобрести настоящий сценический опыт. В Москве пианист может давать один концерт в год. Я в год играю порядка 80 – 90 концертов и по стране, и за рубежом. Да и наша филармония – это такой всесезонный комбинат, в котором никогда не заканчивается музыка. Знакомство с органом

– Как произошло превращение из пианиста в органиста?

– В 22 года мне в каком-то смысле пришлось сломать себя. Был в моей жизни замечательный человекСергей Леонидович Дижур, профессор Московской консерватории, органист. Как-то он гастролировал на Кавминводах, а я ему ассистировала. После трех концертов он спросил, не играю ли я сама на органе. Я ответила, что нет, не играю. Он сказал: «По-моему, вам нужно попробовать, вы чувствуете инструмент». При нем же я и попробовала. И знаете, вкус оказался сладок!.. Отказаться от этого я уже не смогла, хотя на тот момент считала себя состоявшимся музыкантом, думала, что дальше мне нужно будет только совершенствоваться, проявлять фантазию в формировании программы, расширять репертуар. У меня был трехлетний сын, я работала в филармонии, заочно училась, и перемены мне дались достаточно тяжело. Рассталась с одним инструментом и заново училась игре на другом. Все сначала. И консерватория, да и артистическая карьера.

 

Редактор сайта Ваш Ставрополь
Романова Инга